— Не перебивай. К этой юбке ты купишь топ на тонких лямках.
— Топ — тот, что открывает полгруди?
— Именно. Надевать станешь туфли на шпильках. Те, что ты купила в прошлом году и носила, кажется, всего два дня.
— Три.
— Не слышу твоей реакции, — грозно нахмурилась Сима.
— Оденусь так, как ты сказала. Что-то у тебя магическое число — три, ты не находишь?
Сима сделала вид, что не слышала.
— Сумка у тебя есть?
— Догадываюсь, о чем ты: такая холщовая типа сумы, с которой по дорогам ходили попрошайки.
— Вот видишь, ты и сама все знаешь. Через три дня придешь ко мне и расскажешь анекдот. Чтобы я смеялась.
— А вдруг у тебя не будет настроения?
— Мы позовем Володьку и детей. Если они будут смеяться, значит, ты анекдоты рассказывать научилась.
— Ну зачем ты меня мучаешь?! — с неожиданной экспрессией воскликнула Вера. — Неужели ты думаешь, что я смогу настолько перемениться, чтобы вообще не быть самой собой?
— Пусть тебя это не волнует. Что я думаю, что не думаю. Обычно Золушки видят конечный результат и не рассуждают, как у феи это получилось. Понятно?.. Ты можешь быть свободна!
— А туфли… Можно сейчас я надену свои туфли? Хотя бы до дому доехать.
— Туфли — можно, — благосклонно разрешила Серафима. — Ты и сама поймешь, что твои башмаки на плоской подошве с такой юбкой не катят, как говорит мой младший сын.
Вера удалилась, скользнув взглядом по своим словно только что открытым у нее ногам. Наверное, природа плачет, глядя на то, что делают с собой созданные ею разумные существа.
— Мама, — заглянул к ней в комнату Кирилл, — а что это с тетей Верой?
— В каком смысле?
— Она такая странная, как будто начинающая балерина. Идет и пол носками туфель щупает.
— Иди ко мне, психолог, — рассмеялась Сима и чмокнула подошедшего сына в стриженую макушку. — Тетя Вера и в самом деле как раз сейчас разучивает сольную партию в балете «Новая жизнь». А что ты еще новенького в ней заметил?
Кирилл, как человек ответственный, задумался.
— Со стороны кажется, что к ее туловищу приставили другие ноги.
— Молодец! — удовлетворенно кивнула Серафима, отпуская рвавшегося из рук сына — он, как всегда, торопился. — Возможно, я начала обновление не с той части тела.
Она послушала, как сын мчится по лестнице вниз — большинство жилых комнат было на втором этаже Симиного особняка, — и задумчиво добавила:
— Все-таки надо было начать с головы. Вернее, с лица, потому что голова у нее — самое проблемное место.
— Дорогая! — воскликнул Володька, заходя к ней сразу же после ушедшего Кирилла. — Что ты сделала с Верой?
— Хочешь сказать — тебе не понравилось?
Она нарочно оттягивала время, не объясняя, чтобы выговорились все ее мужчины. По крайней мере поподробнее объяснили бы ей свои впечатления от вида изменившейся Веры.
— Удивило до глубины души. Я думал, у нее и ног-то нет. Так, палочки для поддержки туловища. Такое впечатление, что ты откопала из снега нижнюю часть прекрасной статуи…
— Любишь ты красивости, Сумятин, — буркнула Сима, однако довольная собой.
— Ты меня перебила. — Володьке нравилось ее внимание, потому он не мог обойтись без театральных жестов. — Я хотел сказать, а поднимешь глаза повыше… Вах, какие ноги испортила!
— Подожди, дай срок… — загадочно произнесла Серафима и взглянула на Володьку своими серо-зелеными глазами.
Что за женщина! Каждый раз, когда он на нее смотрел, всегда желал. И ведь не скажешь, что красавица, но все в ней так живо, так женственно, такое очарование исходит от каждой черточки ее лица, плавного движения рук… Да что там говорить! Даже гипс на ее ноге выглядит донельзя эротично…
— Володька, ты хотел виноград подвязать, — напомнила Сима, уловив его жадный взгляд.
— А чем подвязывать?
Он надеялся, что она забыла приготовить, и он под шумок станет ей помогать, слово за слово, она женщина добрая, не станет его мучить. Жестоко не напоить умирающего от жажды…
— Вон, в кресле целая куча тряпочек, я приготовила.
Никогда ничего не забывает! Прокурор, а не женщина.
Но вообще-то Володька работать любил. Он только не любил, когда Сима старалась его куда-нибудь услать. С глаз долой. Ему тогда становилось тоскливо, и он понимал, что любимая женщина не слишком им дорожит, а он готов был для нее сделать все, что угодно. Или почти все. Потому что бросить пить у него не получалось. Он старался держаться, но потом наступали такие вот минуты, когда равнодушное лицо Симы наводило на мысли о том, что он, Владимир Сумятин, не нужен не только ей, вообще никому. Вот возьми он сейчас и умри — кто о нем заплачет… Разве что парочка бывших любовниц. После него на земле даже его генного набора не останется. Жизнь Сумятина в детях не продолжится, потому что у него нет детей!
Наверное, он давно бы ушел из этого дома, но стоило ему отойти даже недалеко, как неодолимая сила тянула его обратно. И уже забывался двухкомнатный рай, который сулила ему некая молодая женщина по имени Алла, работавшая с ним в одной фирме, к ней назло Симе иной раз подумывал уйти Володька.
Ей-то, может, он будет и нужен, да она ему не нужна. Разве можно сравнить Аллу и Симу? Эти две женщины — небо и земля, настолько разные. И если Алла может перед ним унижаться, заглядывать в глаза, уговаривать, то Симе достаточно пальцем поманить, и Сумятин к ней побежит…
— Она тебя не ценит, — шептала Алла змеей, когда замечала такую вот грусть в глазах Сумятина, — а я бы с тебя пылинки сдувала… Она подлая, она тебя у меня украла.